..и опять об Имени Ветра.
Или - стихотворения, и небольшой красивый отрывок. :3
Или - стихотворения, и небольшой красивый отрывок. :3
Странно зреть, как смертных души,
Вспыхнув, гаснут день за днем,
Зная: ветер их разрушит
И уйдет своим путем.
Поделиться бы огнем…
Что в мерцании твоем?
—
По вечерам, когда уходит солнце в тени,
Я с высоты буду выглядывать тебя.
Давно уж вышли сроки возвращенью,
Но я живу, по-прежнему любя.
...А отец ответил:
Под вечер, только начал меркнуть свет,
Я к дому наконец направил шаг.
Вздыхает ветер в ивовой листве.
Пускай в ночи не гаснет твой очаг.
—
"... И в руках человека, сидящего рядом и старательно не замечающего страниц, которые он написал и давным-давно забросил.
У человека были рыжие, словно пламя, волосы. Его темные глаза смотрели куда-то вдаль, а в движениях сквозило то усталое спокойствие, которое приходит лишь со многими знаниями.
Трактир «Путеводный камень» принадлежал ему, и третья тишина тоже. Вполне закономерно, тишина эта была самой большой из трех: она окутывала две первые, заключала их в себе, — бездонная и безбрежная, словно конец осени, и тяжелая, как обкатанный рекой валун. То была терпеливая покорность срезанного цветка — молчание человека, ожидающего смерти."
Зная: ветер их разрушит
И уйдет своим путем.
Поделиться бы огнем…
Что в мерцании твоем?
—
По вечерам, когда уходит солнце в тени,
Я с высоты буду выглядывать тебя.
Давно уж вышли сроки возвращенью,
Но я живу, по-прежнему любя.
...А отец ответил:
Под вечер, только начал меркнуть свет,
Я к дому наконец направил шаг.
Вздыхает ветер в ивовой листве.
Пускай в ночи не гаснет твой очаг.
—
"... И в руках человека, сидящего рядом и старательно не замечающего страниц, которые он написал и давным-давно забросил.
У человека были рыжие, словно пламя, волосы. Его темные глаза смотрели куда-то вдаль, а в движениях сквозило то усталое спокойствие, которое приходит лишь со многими знаниями.
Трактир «Путеводный камень» принадлежал ему, и третья тишина тоже. Вполне закономерно, тишина эта была самой большой из трех: она окутывала две первые, заключала их в себе, — бездонная и безбрежная, словно конец осени, и тяжелая, как обкатанный рекой валун. То была терпеливая покорность срезанного цветка — молчание человека, ожидающего смерти."